Мы выехали из Улан-Удэ в Закаменск в пятницу вечером. Ещё накануне я понятия не имела, что окажусь там. Закаменский район – дальний, ехали в ночь. История началась уже в дороге.

«Местные спускались в шахты и обнаруживали, что всё выработано. Всё! Никаких ценных пород! Ты представляешь, как они работали?». Местные, о которых говорит Виталий, —
это сегодняшние закаменцы, молодые парни, мужчины. Случалось, что в настоящее время люди гибли здесь, пытаясь самостоятельно добыть полезные ископаемые либо исследовать территорию. В заброшенных шахтах всё выработано заключёнными Джидлага.

Часть «архипелага»

Джидинский исправительно-трудовой лагерь – один из лагерей ГУЛАГа, многочисленных «филиалов» известного «архипелага». Располагался у реки Джиды на территории современного Закаменска (в годы Второй мировой – посёлок Джидастрой Закаменского аймака Бурят-Монгольской АССР, в послевоенные – город Городок). По разным сведениям, через эту часть «архипелага» прошли тысячи ссыльных – только по официальным открытым данным до 10 тысяч.

О местных месторождениях известно было ещё в царской России, а советские лидеры по-своему реализовывали бывшие имперские планы. В годы военного сталинизма в Джидастрой, и в Джидинлаг в частности (другое, тоже верное наименование лагеря), на тяжёлые работы свозили репрессированных и заключённых, в том числе политических, со всего СССР. Так оказались здесь и депортированные немцы Поволжья – прямые потомки немецких колонистов, добровольно прибывших в Российскую империю на поселение по манифесту Екатерины II во второй половине XVIII века.

Считается, война меняла отношение в Союзе к русским немцам. Очевидно, не без подмоги пропаганды советской партии, которой нужна была бесплатная (и квалифицированная) рабсила. И русских немцев «мягко раскулачивали», как упоминает Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Депортированных немок в возрасте до 50 лет, без детей до 3-х лет, призвали в трудармию в Джидастрой. Девушки и женщины работали на лесозаготовках, руднике, разрезе… Жили в бараках, как и узники лагеря.

Все эти детали я узнаю завтра. Послезавтра мы будем идти по стылой ноябрьской земле бывшего Джидинлага. Стоять у заваленных камнями входов в шахты, где добывали вольфрам и молибден, и смотреть на зияющие из-под земли бетонные коробки. Разглядывать изображение на камнях, оставленное заключёнными, за которое им, по легенде, скостили лет 10 лагерей (не так давно отреставрировано работником районного дворца культуры). И на развалинах легендарного вольфрамо-молибденового комбината поражаться масштабам этого «царства в государстве», как следом за историками Виталий называет бывший город Городок с именитым пивом и сосисками местного производства, к которому уж точно приложили руку местные русские немцы.

А пока ночь. Мы въезжаем через пустой контрольно-пропускной пункт в Закамну. И, да, я ещё не представляю, «как они здесь работали!», и тем более – как были здесь счастливы. А они были! Назавтра мы ели старинные классические немецкие пироги «ривель кухэ», пробовали засоленное по немецкому рецепту сало и слушали истории закаменских потомков ссыльных российских немцев.

Тётя Мехтильда

7 декабря ей исполнится 93 года. Мехтильда Акст (в девичестве) – старшая не только среди местных немцев, а, с большой вероятностью, и среди всех жителей Закаменска. Её привезли сюда в 1943-м вместе с другими немками, когда ей было 17. Половину жителей их родного села Йост, располагавшегося на левом берегу Волги близ Саратова, депортировали в Казахстан, рассказала Мехтильда Фёдоровна. Другую – раскидали по Сибири, северам и другим областям.

В трудармию в горной Закамне Мехтильда попала вместе с родной сестрой, уже из Сибири, куда их вывезли из Йоста и где они прожили около двух лет. Мехтильду определили в бригаду лесоповала. «Так я с 17 лет научилась лес валить. В семьдесят девять ещё машину дров раскалывала сама. Деда уже болел, он раз-два тюкнет задыхается. Я говорю: ты иди садись. Я так привыкла».

– Тётя Мехтильда, вы в Бога верите?

– Нет. И в попов не верю.

– А во что верите?

– Сама в себя.

– В церковь ходили?

– Ходила. Ой, беспутная! – рассказывает случай из детства в лютеранском Йосте. – Отец брал меня с собой в церковь. Я с хора, сверху, – мне, наверное, лет 6-7 было, – плюнула. Не знаю, в кого попала… Но вы знаете, такой звук был – как выстрел! Отец меня так схватил! Посадил рядом с органом. Когда служба закончилась, вёл за руку, крепко очень держал. Пришли домой – на диван посадил: «Сегодня ты будешь целый день тут сидеть. Ни на улицу, никуда». Сидела до вечера. Но прощения не просила.

Школу-семилетку Мехтильда окончила в Йосте, на немецком, с ежедневными уроками на русском языке. Йост говорил на немецком. А ведь интересно: потомки немцев Поволжья не жили в Германии, родной язык учили на российской земле и между собой говорили именно на родном, передавая из поколения в поколение. «Я по-немецки разучилась думать!», – говорит мне тётя Мехтильда. Вот уж столько десятилетий в Закамне она разговаривает на русском. Однако её немецкий акцент очень заметен, очарователен и даже заразителен.

Родителей Акст депортировали не сюда – в Красноярский край, в село Прокопьевка. Отец там вскоре умер от воспаления лёгких. Маму после трудармии и войны привезли в Закаменск. «Мы с сестрой не решались ехать в Прокопьевку. Зачем ехать? Здесь у нас каждый месяц свой заработок. Мне кажется, мы здесь хорошо жили. В 47-м году уже и карточки отменили, мы свободно покупали хлеб, продукты». На отметки НКВД ходили до 56-го. С 1956 года и до самой смерти мама Мехтильды жила в Закаменске.

В советском Джидастрое было хорошо уже только потому, считает Мехтильда, что люди здесь войны не видели. Какой они видели её в других частях страны и гибли в мучениях. «Нет, у меня нет обиды, что нас вывезли с Волги. Некоторые мужчины потом возмущались, да. Говорили, что были б на фронте, как в Первую мировую – все воевали, никто не сдавался в плен. А в леспромхозах, куда их высылали, много мужчин погибало: от голода и тяжёлой работы».

С мужем, немцем, познакомились после войны в местном совхозе, где он работал. У Андрея и Мехтильды Гоппе три сына, двое живы, живут в Закаменске. «У меня 10 внуков, 24 правнука и несколько праправнуков». Гоппе прожили вместе 66 лет, 6 лет Андрея нет. «Скучаю, конечно! Постоянно во сне я иду к нему, а он меня всё время оттуда гонит».

– В чём смысл жизни, тётя Мехтильда?

– Не знаю… А в чём? В труде. Я бы ещё работала, если б деда не заболел.
Это очень сильная женщина. Как объяснить? Можно видеть и чувствовать. Её энергия поражает, она максимально витальна! Так от души смеётся и шутит, читает с листа вообще без очков, очень искренне и с характерным акцентом удивляясь в ответ: «Так крупно же написано!». Написано не крупно. Мы все хохочем. Мехтильда действительно верит в себя. Я ей верю.

Принц

Не фамилия, а мечта, – думала я, когда мы пришли к принцевским. Фактически они не Принц. Так местные немцы удобно обозначают своих, по родам – там акстовские, здесь принцевские, а вон там – квиндтовские, горстовские и так далее, далее, далее. В Закаменске много потомков оставшихся русских немцев. Мы пытались считать – трудно точно сказать.

Хотелось здесь быть ещё и исследовать тему глубже. Тогда в машине на выезде из Улан-Удэ Виталий сказал: «Я не знаю, как объяснить тебе мой интерес к русским немцам. Да, он не только профессиональный, их нужно почувствовать сердцем, душой, пожить среди них, пообщаться». Через пару дней я его понимала. Когда мы уже побывали в нескольких семьях. Когда стала вспоминать о невыясненных моментах истории своей семьи и свой давний интерес к той истории, своих непрямых немецких родственников и знакомую семью. Их что-то отличает, но вот что?

Принцевские – ветвь Петра Принц. Пётр был мужем родной сестры Мехтильды, Зингильды Акст, с которой их депортировали в Джидастрой. «А он и ходил здесь принцем, – вспоминают те, кто знали Петра. – Высокий, статный и очень добрый». Тётя Женя подтверждает: «Да, очень добрый. Отец был детдомовский и всем старался помочь».

Евгения, в девичестве Принц, замужем не за немцем. Их семью мы посетили днём и вечером. Днём тётя Женя говорила с нами и месила тесто на «ривель кухэ», дядя Толя был неизменно рядом. Была суббота, а «ривель кухэ» по выходным – ну почти святое. Вечером нас пригласили «на результат». Было уютно и весело, и мне всё явственней открывался смысл обычного слова «традиции». Скажу банальность: запивая вкусный «ривель кухэ» чаем, я думала – вот не в пироге же дело… А в том, что люди благодаря каким-то вещам бывают рядом друг с другом, и тогда происходит что-то важное.

Немцы горной Закамны празднуют западное Рождество, 25 декабря. Готовят немецкие блюда по рецептам от предков и родственников из Германии, которые есть здесь практически у всех и с кем они поддерживают связь. Женщины трепетно относятся к вязанию крючком. И если не вяжут сами, то нежно хранят накрахмаленные кружева мам и бабушек.

Им давно уже можно уехать на историческую родину. Но они здесь.

Мили

«Вот ты спрашиваешь про уехать, – размышляет тёща Виталия, Елена Ивановна, – а я подойду к своему окошку – куда ехать, зачем?» – и смеётся. Второй день мы бываем у них – в доме, в лесу у озера, на которое выходит окно из кухни. Виталий Щербак – этног­раф, фольк­лорист. Немецкие корни – у его жены Анны. Наполовину немец её папа, Владимир Александрович Казаков. Его бабушка и мама – обе немки, обеих звали Эмилия Куфельд (мама после замужества – Казакова). Сейчас Милей зовут старшую дочь Виталия и Анны.

Куфельд тоже поволжские немцы, жили под Энгельсом. В 40-е старшую Эмилию Куфельд депортировали в Джидастрой. А дочерей Эмилию и Ирму – в Красноярский край. Воссоединились после войны в Закаменске.

«Здесь очень много было немцев. Одна из них – солистка Петербургского оперного театра Екатерина Рерих. Потом они уехали в Восточную Германию со своей подругой Ольгой, которая тоже жила здесь. Ольга стала заниматься переводами русскоязычных авторов на немецкий. Когда мне было 7 лет, мы с бабушкой и Фридой Андреевной Горст – она была педагог, историк, ездили на встречу с ними в Москву. Жили в Доме писателей, я видел Шолохова. Жаль, я был очень маленький. А Фрида Андревна тогда много с кем из писателей пообщалась, взяла автографы.

Помню, как-то Екатерина и Ольга прислали мне из Германии корабль – он заводился, плавал. Событие было на весь наш городок, все приходили, смотрели. Какое-то время после смерти бабушки мы ещё общались, а потом связь с ними прервалась», – вспоминает Владимир Александрович.
Он родился и вырос в Закаменске. Отец не был немцем и говорить в семье на немецком запрещал, языка Владимир Александрович не знает. Отец умер рано. Эмилии язык не утратили, в семье постоянно звучала немецкая речь, были разные немецкие блюда. Обе Мили шикарно готовили, о чем говорят не только родственники, а и остальные, кто добывал у них рецепты. Обе – повара.

Маленький Володя был очень привязан к своей бабушке, она много занималась его воспитанием. Он помнит, как практически каждый вечер немцы собирались у горстовских. Анна Горст, родная сестра старшей Эмилии Куфельд, с мужем жили неподалёку. «Приходили кто с вязанием, кто с чем… Молились, вспоминали Поволжье». Многие из них ведь и там жили рядом.

«Всю жизнь капитально работали», – говорит про маму, бабушку и других дядя Володя. С желанием и умением работать он и связывает то, что на тяжёлые времена, в которые они появились здесь, никто из потомков этнических немцев не жаловался. «Они не халтурили, работали как на себя».Не принято было жаловаться, говорит Аня. Хотя она помнит, что бабушка рассказывала ей про военные и послевоенные годы: тяжело действительно было. «Бабушка была при кухне и старалась помочь другим, подкормить». Так случилось, что часто Эмилия Куфельд помогала будущему отцу Елены Ивановны. Мальчик-сирота прибегал к ней. Конечно, всё это будущие родственники поняли уже потом, много позже... «Папа со слезами вспоминал эти моменты до самой смерти», – растрогавшись, вспоминает тётя Лена.

Ещё, как считают их потомки, у местных немцев не принято говорить про других людей плохо, осуждать. Это связано с нежеланием осудить несправедливо, оговорить, объясняют мне.

Дядя Володя вспоминает, как в детстве ему было обидно, что в школе их дразнили «Берлином».

– Почему это вас обижало?

– Всё было свежо… Постоянно показывали патриотические фильмы о том, какие немцы плохие.
Предложения переехать в Германию были всегда, говорят Казаковы. Там живут двоюродные сёстры Владимира Александровича, дочери тёти Ирмы. Ирма вышла замуж здесь, в Закаменске, за немца Давида Ланг. Они уехали в город Фрунзе, сейчас Бишкек, и одними из первых в советское время иммигрировали на историческую родину.

– Вот все говорят: русские берёзки, русские берёзки, а мы когда в Германию ездили – там такие же берёзки стоят, – смеётся Аня.
Однажды Елена Ивановна и Владимир Александрович собрались уезжать на Дальний Восток: «Я служил на Дальнем Востоке и очень люблю его». И снова остались.

– Я считаю себя счастливым человеком.

– Почему?

– Потому что меня любили. Я не чувствовал, что мне было плохо здесь, всегда было хорошо.
Теперь мы всей Бурятией на Дальнем Востоке…
А русские немцы, кстати, везде остаются русскими немцами – что в Германии, что в России их называют именно так.

Ксения Лучкина